Эта идея уходит корнями в так называемую гипотезу лингвистической относительности, традиционно отождествляемую с именем Бенджамина Ли Уорфа. Вопрос о связи мышления и языка поднимался и до него, но именно с Уорфом принято отождествлять эту гипотезу в ее строгом варианте, согласно которому язык, на котором мы говорим, определяет рамки нашего мышления.
Саму связь между человеческим языком и мышлением отрицать не приходится. Допустим, в языке есть название для синего цвета, но нет для голубого. В этом случае активность мозга будет различаться в зависимости от того, смотрит человек на синий или на голубой цвет, что подтверждается данными фМРТ-исследований (Gilbert A. et al. 2006; Li Hai Tan et al. 2008).
Но можем ли мы утверждать, что если в языке отсутствует какая-либо категория, то для носителя ее не существует? Нет, не можем: результаты поведенческих опытов говорят обратное. В тех же экспериментах, о которых сказано выше (Li Hai Tan et al. 2008), задачу на различение цвета испытуемые выполняли одинаково быстро и точно вне зависимости от того, знакомые цвета им предъявляли или нет.
Даже носители языков, в которых из всех названий цвета есть только «светлый/теплый» и «темный/холодный», выполняют задачу на распознавание цвета вполне успешно (Pinker S. 2004). Потребовалось строго ограничить условия (Gilbert A. et al. 2006), предъявляя стимулы только в правую часть поля зрения (тогда они обрабатываются только левым, «языковым» полушарием), чтобы разница в выполнении задания оказалась значимой. Но ведь люди используют оба полушария.
Фактически, именно на результаты поведенческих экспериментов нам следует ориентироваться в первую очередь. Человеческое поведение — результат взаимодействия всех отделов мозга, при этом работа одних зон может как стимулировать, так и подавлять работу других. От активации небольшой мозговой области в жестко заданных условиях эксперимента до реального поведения человека путь неблизкий.
Давайте же взглянем чуть пристальнее на феминитивы — ведь на эксперименты с цветом, хотя и показательные, все же накладывается влияние физиологии: палочки и колбочки в глазах у всех людей одинаковы независимо от того, на каком языке они говорят. В 2018 году лингвистами ВШЭ и СПбГУ было проведено исследование (Generalova A., Slioussar N. 2018), в котором проверялось, как будут испытуемые воспринимать фразы вроде «Врач была…» или «врач был…».
В качестве подлежащих было подобрано три группы существительных: одни обозначали стереотипно мужские профессии, другие — стереотипно женские. Третья группа существительных состояла из слов, обозначающих людей с различными качествами (например «красавец» или «интриган»). Фразы предъявлялись пословно в специальной программе, с точностью до миллисекунды учитывающей время прочтения каждого слова.
Механизм таких исследований очень прост: если на ключевом слове (в данном случае — «был/была») испытуемый чуть «застревает» — примерно на 50-70 миллисекунд — значит, подсознательно воспринимает такую фразу как ошибочную. Результаты оказались интересны.
Во-первых, фразы со стереотипно женскими профессиями воспринимались как корректные вне зависимости от того, было ли там рассогласование между подлежащим и сказуемым.
Во-вторых, несогласованные фразы со словами из третьей группы, такие как «Красавец была», совершенно однозначно воспринимались как ошибочные. Но самое интересное происходило во второй группе, содержавшей стереотипно мужские профессии: фразы вроде «Адмирал была…» читались значимо медленнее, чем «Врач была…», но все равно значимо быстрее, чем «Красавец была…».
Что же получается? Носитель русского языка прекрасно осведомлен — в том числе и на подсознательном уровне — что название профессии, даже относящееся к мужскому роду, вполне может относиться к женщине. Сбивает с толку не род слова, а стереотип.